И полумёртвые руины
Полузабытых городов,
Безмолвны были, как картины,
Как голос памятных годов.
(К. Бальмонт)
Ремарк сказал - "Кто действительно пропал, тот молчит." Рене молчит, когда отец высмеивает его первые карьерные планы; рассуждает о том, как будет складываться жизнь сына. Колледж, профессия, семейное дело, жена и двое детей, дом - неподалеку. Молчит, когда мать рассуждает о длинной дороге евгеники, приводящей к рождению Рене. Два рода, канадские и американские французы, наполовину аристократия, предки-плантаторы; соединившись, слиться не сумели - обе фамилии словно соревнуются, не желая уступать: Виллар, Тома, Виллар-Тома. Осколки старого мира, чужеродные этому миру настолько, насколько это возможно - ожившие черно-белые фотографии, лица покойников, усаженных в кресла.
Рене молчит, пока зачитывают список грехов, пока назначают сегодняшний приговор. Совершенство недостижимо; если ты считаешь, что сделал хорошо и достаточно, ты или бездельник, или глупец, но не наш сын; Господь немилосерд, он карает за крамолу, будь то эмоции или равнодушие, выбирай: красное или синее, проиграешь всё равно. Ты будешь гореть в аду, мой мальчик. Рене молчит, оставаясь без ужина, молчит, пока родители заходят поговорить - пока заходят обыскать его комнату. Ваш срок будет продлен, господин арестант: жернова правосудия надежны, неумолимы, неостановимы.
Простите, отец, я согрешил. Прости, папа, я..
Рене молчит, закрывая голову, когда бьют на заднем дворе школы. Маменькин сынок, блаженный, гик. Думал, прикид или пирсинг сделают одним из нас?.. Рене молчит, когда не может объяснить, почему шрамы на руках рядами, ровные, глубокие, безопасные; молчит, предпочитая длинные рукава объяснениям. Годы идут, и Рене почти не помнит того мальчика, кто влезал в окно на спор, не лез за словом в карман и читал стихи, балансируя на ограждении крыш; кто таскал коньяк из отцовского сейфа, кто заявил, что родители желают его смерти, таща в церковь - ведь он сгорит на пороге. Кто брал в руки дедушкину рапиру и говорил "En guarde", не заботясь о вылете из турнира. Кого-то чужого, кто слушал короткие гудки в трубке, где-то в пути от Нью-Йорка до Бостона, а потом закрыл дверь и [не]вернулся домой.
Рене ищет простые пути, он кивает в нужных местах, он почти не спорит; выбирает последние парты, он никогда не заглядывается на людей, которые.. Ладно, хорошо: быть может, заглядывается, но никогда не поднимает глаз, никогда не походит, никогда не заговаривает первым, а отвечая, забывает половину слов, забывает, как складывать их в предложения; забывает о желании говорить.
Годы идут, и поверх шрамов цветут темные линии татуировок. Рене учится прятать и учится находить: "друзья по интересам" превращаются в товарищей по оружию: одинаково безликие, различимые по никнейму - и почерку, если уметь видеть его сквозь строчки кода; кто-то из них зарабатывает на жизнь, кто-то играет в глас совести; Рене помогает за интерес. Сеть говорит беззвучно, но тысячью голосов: в искусственной реальности он - Хугин, стремительный и незримый; он - Мунин, помнящий и знающий. "Мне отомщение, и аз воздам"? Рене беззвучно смеётся, вскрывая чужие секреты - тайны становятся новостями, крохотное сообщество гудит, как улей. Тот, кто кусает Рене, укуса не переживёт: социальная смерть собирает жатву неумолимо. В мире остается мало сакрального или личного; Рене не знает, что чувствовать, когда оса мутирует в скорпиона и стреляет себе в голову из отцовского ружья. А мог бы не в себя, а в других.
Школа надевает траур, Рене - наушники; он слушает предсказуемые мелодии, заранее известные слова, чужие эмоции, дозированные и названные, обращенные только к нему - и не имеющие понятия о том, кто он, о том, кому и что Рене должен; не различающие, имеет ли Рене право оставаться с ними наедине; думать о них, быть с ними; чувствовать и желать. Его руки шевелятся, касаясь клавиш, когда Рене закрывает глаза. Ему нет нужды говорить. Он вообще не знает, нужно ли ему еще хоть что-нибудь, кроме решимости; кроме умения преодолеть свой страх завершить затянувшийся этюд.
Тишина его проглотила - и не поморщилась.
В тишине мир рушился особенно красиво. Отец обещал Третью Мировую, а случилась межвидовая - только и разницы. Рене теряет место, которое называет домом; отец едва не теряет семью - но только едва, и с тех пор ненавидит терять время. Это гонка наперегонки, на выживание, это всё - есть прибыль и власть; спорт настоящих мужчин, да, сын?.. Такие как он, не пропадут - такие, как он, в эти времена зарабатывают побольше многих: любимые авто теперь по-настоящему эксклюзивны, Avan действительно впереди.
Рене заражается и болеет тяжело; но тело не дух. Невидимые крылья несут Рене дальше по миру молчаливым свидетелем: те, кто кричал на весь мир, выкладывая архивы; кто шептал на ухо заплатившим; те, кто возвращался на родное плечо, неся в клюве открытия - все давно скованы. Работают на правительство; работают на мафию; работают на бизнес - если вообще есть разница между ними. Рене, как последний из могикан, читает архивы, читает сводки, читает документы, перебирая "совершенно секретно", как в газетном киоске, но, если бы вдруг решил заговорить, не нашёлся бы - с кем. И для чего?..
Что-то меняется, но Рене знает: это ненадолго. Тяжелая болезнь - только передышка, глоток воздуха; пауза перед сменой декораций - минутные стрелки бегут в том же темпе, Земля вращается вокруг Солнца, его жизнь следует по намеченной пунктиром линии; на Рождество мать познакомит с хорошей девушкой; стажировка в фирме отца через два го.. нет, как только встанет на ноги. Ему нужно готовиться занять свое место - до того, как доучится; ему нужно стать частью корпорации. Ему нужно налаживать связи. Нужен опыт, нужно взрослеть.
Нужны таблетки от тошноты;
ему нужны таблетки.
Алекс разрезает смыкающуюся тишину, как острая, нервная трель скрипки. Одно к одному - нож под чехол, разрез под лезвие, крючок под нить. Рене видит, что у неба есть цвет, у воды - запах, летом горячее солнце, зимой - кофе; в его расписании появились новые постоянные - он подстроился легко, естественно, органично. Словно так и было. Словно так и должно было быть.
Рене не помнил точно, когда смутная мысль, обрывок, огрызок чужой идеи из сетевой помойки обрела не жизнь, а законченное, лаконичное, совершенное в своем изяществе решение. Рене думал: это поможет. Рене думал: я смогу это контролировать. Почти забавно: немного везения, и какой-нибудь гений - не он - смог бы собрать совершенную копию - видеобразов, текстов, голоса, сложить из электронных осколков настоящего мальчика. Алекс 2.0, статичный, вечный, только твой.
Может, ему стоило бы помнить о тех, кто обещает, что может остановиться - себе, близким, врачам. Но, как и им, Рене не помогает ни понимание, ни осознание. Как и их, его толкает слепой - закономерный - случай.
Будущие Часовые играют - редкий досуг - в баскетбол, а девушка напротив Рене ловит застывшую фигуру в прицел его же камеры. Её губы изгибаются в улыбке, роняя в сковавшую Рене тишину слова; в памяти бегут, набирая силу, круги, в венах течёт полузабытый огонь; в чужих глазах он встречает узнавание, и Рене хочется обернуться - но за спиной никого нет. Только смутная тень - будто сбежавшая от другого, от какого-то бестолкового мальчика, который верил словам, медленным поцелуям и старым пьесам.
Кажется, девочка хочет сыграть с ним в игру, но.. у Рене другие планы.
Много не нужно. Поменяться страховкой с каким-то везунчиком - обслужат теперь по первому разряду, хороший размен как для того, кто последний раз был в клинике накануне школы - и в эпидемию после Прорыва. В новом деле другая фамилия, возраст, стрижка и цвет волос - не бог весть что, Рене не обманывается - однажды, возможно, довольно скоро его хватятся; рано или поздно кто-то заметит вмешательство. Впрочем, потом будет уже всё равно: законы войны диктуют своё, лишь бы зайти достаточно далеко.
Рене Айдент подается на отбор в "Gemini" вслед за Алексом, по-своему честный: данные чужие, а тесты только свои, иначе какой смысл? У него главный козырь: синдром. Нужно только верно разыграть партию. Ему, правда, много не нужно - ещё немного продлить передышку, совсем чуть-чуть, чтобы хватило - или упасть, или взлететь. Прежде, чем отец хватится, и подрежет крылья.
.. кстати, судит ли пилотов трибунал?..
У Рене отличный план, у судьбы - чувство юмора; свежеобточенные пазы новой личности идеально стыкуются с зазубринами Алекса, они стремительно танцуют через контрольные точки подготовки, как партнеры, как пара; а в кабину пилота Рене сядет с Китом, вечным спонсором тревожной бессонницы. Айдент - Малерби, Винтер - Полянски.
Алекс отворачивается, избегая взгляда, и в его лице отражается - один в один - улыбка Стеф, высокой, золотистой, звенящей вспышки, диснеевской принцессы, водящей хороводы из влюбленных оленей и героев (эти тоже мало отличаются один от другого).
У Рене нет запасного плана; нет ни одной мысли, ни одного слова; нет права на протест, на аппеляцию; ни единого способа исправить список.
У него есть только Малерби, с его острыми глазами, ворохом кудрей и дурацкими остротами - об голову себе лучше б разбил злополучный планшет, потому что - чья ещё это может быть вина?...
Даже если в глубине души Рене всегда знает - чья.
Это парабола, и высшая точка пройдена. У них с Малерби вальс, который все никак не перейдет в танго; полная взаимность - тотальная идиосинкразия ко всему, что осталось в прошлом; потребность в реальных результатах; адреналиновая зацикленность. У них с Винтером бесконечный пасадобль с повышающимися ставками: ритм жестче, дистанция ближе; они прорастают друг в друга шипами.
А Кит и Алекс?.. Генерируют магнитное поле угрожающей интенсивности: гляди, взорвется.
Маршрут от земли и до солнца кажется знакомым; Рене чувствует, как время утекает сквозь пальцы, чувствует запах тающего воска и слышит шорох опадающих перьев.
Последствия приходят неизбежно: его маленькие игры с базами подсудны, федералы злы; их с Малерби результаты слишком хороши, а Хель - дорогая игрушка индивидуальной сборки; отца Рене одинаково не устраивает вообще всё. Цепочка из силовых игр, торга и шантажа заканчивается разрывом в точке напряжения. Рене и Кит "отдыхают" на больничной койке, их ждет не презентация - передовая, война всё спишет; Алекс в ласковых руках санитаров, главная неудача проекта; Виллар-старший отказывается от претензий, лишь бы не стать лицом пиар-компании - "золотые дети" топ-менеджеров идут на фронт, общественная солидарность!
Из 27-го вся эта возня кажется смешной; в 27 всё вообще становится простым. Ты или победил, или проиграл. Либо выжил, либо нет. Либо смог, либо.. Рене знает: это его ошибка, он - память, Кит - мысль. Рене знает, что заплатил: но скрипит шестеренками Кит, а Рене просто светится "титановым орлом" на снимках. Ему бы выплачивать этот кредит, но никакая синхронизация не выдерживает панических атак, хоть пристегни себя к кабине [Рене хотел бы].
На выходе из госпиталя у Рене нет идей; он плывет по течению, а рулит лодкой Малерби, и пейзажи пропывающих берегов сюрреалистичны: они преподают тем, кто едва младше их, как будто их выживание - чья-то заслуга, кроме слепого случая; их инь+янь - пилоты Хель, одного роста, в одинаковых масках, эффект отражения в негативе - ещё одна торговая марка. Кузен пригласил его на свадьбу, отец вычеркнул из завещания, мать - ждет второго ребенка, доставка привозит контейнер, который Рене оставляет в городе, не показывая Киту. Он не знает, писал ли Алекс и ему тоже - они больше не говорят о Винтере.
Хотя это, наверное, скорее самое нормальное и знакомое, что только может происходить. Рене хватается за эту мысль, как за последнюю соломинку, и в перерывах между занятиями безуспешно пытается нащупать дорогу обратно. Но Кит только портит: терпелив, как таран, забирает его из клуба, ждёт звонка [возвращаения] по ночам, не комментирует ничего, что видит, и только один раз срывается, когда понимает, что алкоголь - в общем-то, самая безобидная часть программы. Исправно таскает на спарринги, повисеть на подвесах и снарядах, как в старые-добрые.
Рене ждёт, когда до Малерби дойдёт, и время, неумолимый отсчет, наконец играет на его стороне. |
